В объятиях Кавказа

Размышления о поэме «Сказы Кавказа»

Ирины Минкиной

 

В объятьях Кавказа обманчива тьма,
Хоть чудится, будто слепа и нема.

Ирина Минкина

 

«Сказы Кавказа» — цикл из трёх самостоятельных поэм «Замок Любви», «Карагач», «Кольцо». Перед нами новая книга известного поэта Ирины Минкиной — большая радость для нас, её друзей и читателей. Но и сердечная тревога, даже искреннее сочувствие: это же какой огромный груз ответственности за произнесённое слово обрушивается на автора – за каждую строку, за каждую мысль, за каждое движение души! Думаю, Ирина должна быть спокойна и горда. Книга не просто получилась, состоялась – она, без сомнения, стала заметным явлением, а быть может, даже уникальным событием нашей литературной жизни.

Ирина Семёновна Минкина — мастер историко-эпической поэмы. Редкий в современной поэзии, сложнейший литературный жанр. Но с первых строк новой поэмы понимаешь, чувствуешь – это настоящая поэзия: тонкая, глубокая, многослойная, насыщенная скрытыми цитатами, богатая отсылками к многочисленным историческим и культурным реалиям, виртуозно исполненная, в меру зашифрованная. И при этом – увлекающая сюжетной динамикой , логичная, пленительно красивая. Язык отточен до лаконизма. Глубокая философия горькой жизненной правды. Правда чувства. Бесспорное литературное мастерство.

В ущелье, где грозно грохочет Чегем,
Одна из великого множества тем
Проникла в сознание, дабы причины
Далёких событий из Леты пучины
На свет проявились по воле Творца;
Покорно исполню её до конца…

(«Кольцо»)

В обращении к читателю автор признаётся в своей любви к неповторимому миру Кавказа с его «снегами Эльбруса и Казбека на фоне голубого неба, студёными горными ручьями, превращающимися в бурлящие реки, парящими едва ль не у ног орлами и стелющимися далеко внизу грозовыми тучами…» Итогом посещений этого волшебного уголка земли и стали «Сказы», созданные «из грохота горных водопадов, из порывов студёного ветра с вершин, из самого эфира, пронизанного тайнами…»

Да. Но, безусловно, ещё из бесценных вечных источников: из народных преданий, исторических повествований, поэтических легенд, кавказских народных сказок, наполненных мудростью и красотой и позволяющих лучше понять, почувствовать особенности миропонимания народов Кавказа:

С кавказских отрогов струится сказанье
Иным в утешенье, иным в назиданье;
Издревле вещает о чуде молва,
Являя всё новые краски, слова…

(«Кольцо»)

Это те истоки, духовное первоначало, откуда всё берёт своё происхождение. Известно, что народ, лишённый памяти о прошлом, не имеет будущего. Без «любви к родному пепелищу», полагал Пушкин, невозможно «самостоянье человека». Однако, не для всех и каждого так щедро «издревле струится предания вязь», раскрывая вековые тайны. А только тому, «в ком не остыла со временем кровь», кто по складу, по образу и духу своему бесстрашный воин и неутомимый путешественник, возможно, даже авантюрист, — легенды Кавказа служат источником страстного, сильного стиха. Ирина Минкина – наш вдохновенный «певец во стане русских воинов», по праву и по воле Творца заслужила это богатство. И сторицей вернула его своим читателям – богатыми, глубокими, при этом совершенными по технике стихами.

Печаль в них перемешана с шуткой, философское откровение – с очаровательной по тонкости бытовой зарисовкой, история – с современностью, гнев – с нежностью. Всему, что есть в нашем грешном мире, и тому, что лучами света пробивается из мира горнего, нашлось место в поэмах Ирины:

Надежда и Вера в родстве у Любви;
На помощь какую из них ни зови,
Другие всегда обнаружатся рядом,
Для них дополнительной просьбы не надо;
По счастью нам всем от рожденья поры
Сопутствуют три неразлучных сестры.

(«Замок Любви»)

Бывают всякие времена, и хорошие, и дурные, но зло всегда остается злом, добро остается добром, красота — красотой, а безобразное — безобразным. Как ни ищи «новой нравственности», «новой поэтики» и «нового сознания»… В народе всегда жив непоколебимый нравственный и художественный инстинкт, и все, что есть во времени тёмного, подлого — рано или поздно уходит без следа. Здесь, собственно, речь идет уже о роли традиции в искусстве, которая действует как самая жёсткая цензура, отсеивая всё чуждое, наносное, и оставляя подлинно ценное. У древних народов бытовало мнение, что самое опасное в этом мире – причинять зло поэту, любить поэта или быть поэтом.

И творчество Ирины Минкиной во всём великолепии своём может быть отнюдь не безобидным –скажем, для тех, кого поэт обличает за ложь и жестокость. Нас убеждает в этом, например, образ сурового и мстительного князя Аликоне из первой поэмы «Замок Любви». Ударом меча сгоряча разрешает он случайные споры, и также беспощадно, без памяти радуясь умножению своего княжества и усилению власти, решает отдать замуж за богатого старика красавицу-дочь Дауту. Она же, как и положено в народной сказке, с самых юных лет любит бедняка Али. Однако… «для княжеской дочки — не пара пастух!» Лишь в самый последний миг владетельный князь почувствовал, «что суетность сущего – тлен», когда Даута без тени сомнения («упорства гранит»!) вслед за любимым бросается в пропасть…

Создатель! Отныне мне жизнь не мила;
Когда согласилась бы только скала,
Я б с ней, не чинясь, поменялся местами…,
Промолвил едва… и застыл словно камень.

Зло наказано — Аликоне превращается в скалу, навеки оставаясь безмолвным изваянием «в любую погоду, и в стужу, и в зной»:

Насуплены брови да губы поджаты,
Да взор отрешённый, хоть веки разъяты.
Он вроде и вправду стоит, не чинясь,
А всё же всех выше владетельный князь…

Знакомый сказочный сюжет?

Да. Но поэмы И. Минкиной менее всего можно назвать «сказками» в привычном нам смысле. Каждая история покоится на древней народно-поэтической основе, и эта легендарная основа ничуть не спрятана. Тогда как, например, древнейшая «сказка» Европы оторвалась от священных корней, превратилась в «бытовую» и ушла в балаган, благородным людям оставив лишь младших сестёр: сказки волшебную и героическую. Кавказ творил утончённые метафизические концепции, когда европейские рыцари ещё не умели читать. Кавказ учил Европу поэзии.

Каждая поэма Ирины – это попытка рассказать о чём-то, что лежит глубже фабулы. И возможность почувствовать Кавказ, вдохнуть его воздух полной грудью. Он пропитан любовью и кровью. Как, скажите, этот терпкий аромат воплотить в стихах? Ирине Минкиной блестяще удаётся погружение в окутанный таинственным маревом мир кавказских горцев. Она решительно ведёт читателя за собой меж грозных скал, гулких ущелий и обрывов — туда,

Где эхо водилось да горный ручей
Сливался с живительной влагой ключей,
Где ткалась колючей акации вязь…

(«Замок Любви»)

Стих её бывает напевным, будто голос муэдзина; порой – пышным и гладким, как обольстительная речь купца; в особых случаях – витиеватым и парадоксальным, словно мудрость суфия; и всегда прозрачно-чистым, как свежий ветер с вершин, как сам горный воздух Кавказа, где «скала над ручьём да ущелья капкан». Печать местного колорита выражается в «Сказах Кавказа» не только и не столько в отдельных подробностях, сколько в едва уловимых нюансах эмоционального восприятия мира:

О том, что издревле вещает молва,
По-разному судят; однако слова
Скептических мнений далече мудры,
Но меркнут вблизи от приметной горы.
Тому, кто не видел её очертаний,
Принять нелегко непреложность преданий,
Но кто созерцал эту гору хоть раз,
Едва ль усомнится, прочтя этот сказ.

(«Кольцо»)

Удивительное дело, но рассуждая о поэзии, приходишь к выводу, что лирическое её начало гораздо устойчивее и прочнее, чем эпическое. Лирика объединяет эпохи и роднит самых разных людей. Героический эпос, изображающий события исторические, эпохальные, на самом деле с течением времени все более отдаляется от нас, уходит в прошлое: «Давно это было, за далью времён нельзя различить ни судеб, ни имён». Лирическая же составляющая всегда свежа и всегда современна. С глубокой древности «люди гадают про тайну земли: обитель Коварства иль замок Любви?!»

Тут каждый себе обретает ответ;
Суждений немало, единого нет.
Кто в поисках счастья изведал мытарства
В причудливых скалах увидит Коварство,
А в ком не остыла со временем кровь,
В развалинах замка приметит Любовь.

(«Замок Любви»)

Лирика воспринимается напрямую, сердцем, и становится сразу абсолютно ясно, что настоящее, а что всего лишь неловкая имитация и подделка. Здесь, впрочем, нельзя смешивать правду жизни и правду искусства. Ведь главная цель и задача искусства — не в буквальном следовании жизненной правде, а в сотворении красоты. Без гармонии и красоты немыслима и настоящая поэзия.

«Зачем красота в поднебесном просторе, коль спутником к ней неразлучное горе?», — в отчаянии восклицает княжеская дочь Даута, теряя верного Джульбарса, — «Неужто судьбой мне нести суждено всем самым любимым несчастье одно?» Героиня поэмы поддерживает высокий градус священной страсти: «Одна лишь надежда осталась: в дали, за гранью меня поджидает Али…»

Отважно мелодична музыка поэмы и очарование её в том, что автор не пытается только пересказать эту историю, поднимаясь к гармоничному единству формы и содержания. Настоящий поэтический дар помножен на чуткое сердце. Можно сколько угодно рассуждать о тайнах поэтического искусства, можно достичь изумительного мастерства в огранке слов и подгонке их друг к другу (и таких примеров в нашей литературе великое множество), но слова так и останутся пустыми, и не будет в них никакой лирической силы, живого дыхания. В стихах Ирины чувство меры и гармонии, там звучит тот камертон, прислушавшись к которому, каждый из нас может верно настроить свой художественный вкус.

Однако, не хочется общими размышлениями спугнуть захватывающее ощущение трагической страсти, двигающей повествование:

Слагается слух не на почве пустой;
Да, водится эхо в расщелине той,
Зажатой сквозь грозных обрывов и скал,
Где чувство до страсти, а в страсти накал,
Где с былью как будто соседствует небыль,
Ступени уступов едва ль не до неба.
Колотится молотом сердце в груди…
Объятия вечности ждут впереди…

(«Замок Любви»)

Явленная в стихах красота совпала с нашим собственным представлением о ней. Нам только кажется, что всё течёт, всё изменяется. На самом деле изменения эти по большей части касаются внешних сторон жизни, духовная же сущность человека неизменна и постоянна. Жизнь всегда была трагична. Но красота, радость, доверие, нежность и верность в ней тоже были всегда. И страстная любовь, и преданная дружба, «которой понятия выгоды чужды».

Ведь друг настоящий – не смутная тень,
Из виду не скроется в пасмурный день…

Давнюю верность традициям дружбы свято хрянят и не подводят «для рисков баланс», спасая от гибели героев поэмы, гордый красавец-Орёл и «товарищ весёлых недавних прогулок» пёс Джульбарс. Ещё один образ-символ – дервиш, мудрый седой старик («словно лунь, тонко выточен лик»). Именно он, «как будто бы знал всю историю прежде», произносит главные, ключевые слова поэмы «Замок Любви»:

Невзгоды осилит, кто верит Надежде,
Кто сердцем открыт, кому щедрость – не новь;
Ведь тело и душу врачует Любовь…

Во второй поэме – «Карагач» таким символом мудрости и спасения становится образ живущей в лесной избушке Ведуньи, «что знает про многие тайны, сужденья её не бывают случайны». И здесь побеждает святая Любовь, и «верится в чудо: за горестью тризн над миром всегда будет царствовать Жизнь!» Это сказано, как отчеканено, на все времена.

В третьей поэме «Кольцо» перед нами предстаёт новое чудо Любви («В скале объявилось большое кольцо; воистину, чудо Любви налицо») и чудо Природы:

Светило закатом края золотит,
В серёдке блистает небес лазурит;
Вблизи и вдали громоздятся повсюду
Роскошной оправою гор изумруды;
Пронизанный искрами солнечный луч
Вовнутрь норовит заглянуть из-за круч.
 
Тут сам повелитель качнул головой:
— Такое Любви лишь под силу одной….

«Природа не храм, а мастерская», — говорил Базаров, герой романа Тургенева «Отцы и дети». Но Ирина позволяет себе с ним не согласиться. Для неё природа – именно храм. Где всё трепетно, священно и исполнено особого значения. И в этом храме можно исцелить и душу, и тело, забыть о горестях и обидах, ощутить свою связь с Всеобщей жизнью на земле:

Но вот по вершинам скользнул из-за круч
Дневного светила сверкающий луч
И тут же растаял, померкло сиянье,
Раскинулся в небе шатёр мироздания –
От бренного мира до вечности мост,
Усеянный сплошь мириадами звёзд.
Затихло вдруг всё, затаилось вокруг,
Потока Арагвы стремительный звук
Не замер единственный. Горы и небо;
В мерцании звёзд то ли быль, то ли небыль…

(«Карагач»)

Описания древней природы Кавказа восхищают виртуозным умением автора всё многообразие оттенков жизни переплавить в стихи и при этом не нарушить их естественности и правдоподобия. В поэтическом строе так много красок, так щедро Ирина Минкина пользуется всей палитрой чувств, что внимательный читатель буквально видит,

….Как вьётся ручей меж обрывистых скал,
Как прячется в кромке морозной исток,
Чтоб чуть погодя, обернуться в поток;
Как шапки Эльбруса сверкают снегами,
Смыкаясь вплотную на кручах с лугами;
Как прямо на грани, чуть кончится лёд,
Случается встретить, подснежник цветёт.

(«Замок Любви»)

Какая-то скрытая пружина постепенно распрямляется в её стихах. С каждой страницей взгляд поэта становится всё строже и глубже. Духовные переживания, исторические параллели и бытовые наблюдения задают высокий тон, не обещая объяснений и готовых решений:

На всём отпечатался гордый покой;
До вечности тут дотянуться рукой
Возможно скорей, но представить едва ли
Те страсти, что некогда здесь бушевали.
Вопросы теснятся в душе, но ответ,
Увы, не спешит объявиться на свет…

(«Карагач»)

Читаю страницу за страницей, строфу за строфой, вживаюсь в образный строй, подстраиваю свой шаг под стихотворный ритм – и вдруг обнаруживаю такое щемящее родство со своей современницей, такое живое вплетение своих мыслей в ткань её сокровенных размышлений и переживаний, что невольно хочется отстраниться, отодвинуться на безопасное расстояние. Есть в этих открытых, доверчивых, внешне простых стихах некая потайная сила, которая заставляет дышать с автором в унисон, шагать в ногу.

Мир души, живущий любовью, часто не признаёт реального мира человеческих законов. Это особый мир со своим внутренним зрением, темпоритмом, со своей мерой всего на свете и со своим дерзким правом на безумие:

Безумство, рождённое пылкостью чувств…
Ах! Что, если б не было в мире безумств?!
Зачахли б, наверное, жизни ростки
Без искренней страсти от скуки-тоски.

(«Замок Любви»)

Словно слышу негромкий голос Ирины, её неповторимую интонацию. Вбираю душой строку за строкой и напитываюсь её теплом и холодом, тревогой и горечью, надеждой и верой. Никогда не приноравливалась она к прихотям конъюнктуры, не вступала в соревнование с переменчивой поэтической модой, а шла своим трудным и честным путём. Среди открытий, предчувствий, заблуждений неизменным остаётся главное – выстраданный опыт её души и сердца. Какие бы перемены ни происходили, чем бы ни смущали наш доверчивый слух, рано или поздно перемены кончаются, туман лукавых слов рассеивается, остаются только вечные ценности и настоящие, «без всяких прикрас» герои:

Подобных им редко найдётся сейчас,
Таких, чтобы щедрыми были сердца,
Да верность истокам несли до конца,
Чтоб дух становился всё более смелым
В годину страданий, не словом, а делом
Стремился на помощь попавшим в беду,
Привычный извечно к любому труду.

(«Карагач»)

Снова и снова убеждаюсь, что только так, беззащитно и беспощадно к самому себе, нужно вживаться в настоящую поэзию, ведь иначе она пролетает мимо, словно свежий запах неизвестного бытия. А в нём, этом запахе, и боль, и грусть, с которых начинается человечность, в нём трагедии и несуразности эпохи, в нём праведность и греховность, честь и предательство, тьма и свет:

Нельзя оторвать зачарованный взор
От вечных снегов; обаяние гор
Вливается в сердце в такие мгновенья,
Скрепляет видений случайные звенья
В одну постижения чудную вязь,
Минувшего с будущим пестуя связь.

(«Карагач»)

А мы-то думали, что история есть прошлое, о котором остаётся писать научные диссертации и любознательные исследования. Оказалось – живое будущее, которое требует нас к суду.

Красота и мораль, эстетическое и этическое связаны друг с другом гораздо теснее, чем это кажется на первый взгляд. Красота в искусстве есть выражение добра и любви, безобразное — выражение страха и ненависти. Вот почему, вероятно, Достоевский так верил в силу красоты, ибо это последний твёрдый островок, на который может опереться человек и на котором он способен устоять. Творчество Ирины Минкиной — наш «твёрдый островок». Но остаётся непостижимой главная загадка поэзии — способность её задеть самые глубокие струны в душе читателя, пробудить целую бурю чувств и эмоций. Эта загадка, в сущности, так же необъяснима, как и загадка самой жизни.

Я закрываю прочитанную книгу, мучительно чеканя грусть: «Струится с кавказских отрогов сказанье иным в утешенье, иным в назиданье…»

Нахожу неуместным опережать впечатление читателя, демонстрируя свою беспристрастность и объективность. Нет, я отношусь к этой книге пристрастно. Более чем. И если мои дни хороши хоть чем-то, то нужно ли объяснять, в чём источник их случайной значительности? Спасибо, Ирина. Вдохновенно и восхитительно!

 

Александра Кишкурно,
Заведующая Литературной гостиной
МУК «Библиотека Автограда» г.о. Тольятти.